Катя Алова

Наяву

Видеозапись, конечно, была не ахти какая: то цвет пропадал, то ползли по экрану разноцветные полосы, а понять, что говорят действующие лица, было вообще почти невозможно. К счастью, герои фильма – девушка, обтянутая черной кожей, и обнаженный мужчина - предпочитали словам активные действия. Они вытащили на середину комнаты длинную, узкую деревянную скамью вроде тех, что стоят в школьных спортзалах, и парень улегся на нее лицом вниз. Девушка принялась деловито привязывать его к лавке.

Виктор искоса поглядывал на Машу, пытаясь определить, какое впечатление производит на нее фильм. Непонятно. Смотрит она, не отрываясь, нос вроде бы не воротит, но вот вопрос: то ли действительно ей интересно, то ли просто из вежливости все это терпит.

Женщина, между тем, затянула последний узел и извлекла откуда-то длиннющий, разветвленный на конце прут. Посвистела им в воздухе и с размаху опустила на ягодицы партнера. Тот даже не шелохнулся, хотя удар, судя по всему, был достаточно сильный, и на коже отпечатались розовые полоски.

Порка продолжалась довольно долго, Маша все так же внимательно следила за происходящим, но Виктор не чувствовал обычного приятного волнения. Он уже жалел, что вообще позволил подруге поставить эту кассету. То есть кассету-то он нарочно оставил на виду, зная Машино любопытство и надеясь, что она сама захочет выяснить, что же это такое. Но вот теперь… Что, если она сейчас выключит видак, повернется к нему – и в глазах ее он прочтет… Ужас? Презрение? Отвращение? Что, если после этого она повернется и уйдет. Уйдет из его жизни лишь потому, что он осмелился намекнуть ей на свои тайные желания. Или же останется с ним, и он будет порой ловить на себе испытующий взгляд ее зеленоватых глаз – так смотрят на диковинных зверей посетители зоопарка. Что и говорить, рассчитывать на понимание было верхом глупости. Лучше всю жизнь скрывать свои вкусы, чем допустить, чтобы они стали причиной отчуждения! Что же он натворил!

На экране теперь была другая комната, и мужчина в джинсах истово стегал ремнем голую девушку, лежащую на диване. Девушка отчаянно ерзала и подвывала.

Нет, Маша, конечно, не станет возмущенно кричать, обзывать его извращенцем и садистом, хлопать дверью. Она девушка сдержанная. И умная. А все же… Все же он может ее потерять. Может быть, именно сегодня возникнет трещина в их отношениях, сперва незаметная, а потом… Потом они начнут постепенно отдаляться друг от друга, охладевать – и в конце концов расстанутся. А все потому, что сегодня он не удержался и как бы случайно забыл на столе эту злополучную кассету.

Фильм кончился, и Маша выключила видак. Некоторое время сидели молча. Девушка сосредоточенно разглядывала темный экран и медленно гладила точеными пальчиками пульт управления. Виктор замер, чувствуя пугающую пустоту где-то внутри, у сердца. Вот сейчас!

- Тебе это нравится? – ее голос звучал спокойно – как будто они только что просмотрели “Ну, погоди!”.

Виктору стало жарко. Он постарался взять себя в руки.

- Н-не так, чтобы все. Местами.

- Знаешь,- сказала она, не поднимая глаз,- всегда мечтала увидеть что-то подобное. Никогда не думала, что кто-то снимает… порку. Я… была уверена, что только мне это интересно, считала себя ненормальной. Но ничего не могла с собой поделать.

- Я тоже…

Виктор внезапно усомнился: уж не спит ли он? Возможно ли наяву такое везение? Все-таки он отважился на вопрос:

- А давно у тебя… возник такой интерес?

- Еще в детстве. Я тогда смотрела кино, кажется, "Нахаленок". Есть там один эпизод. Были еще и другие фильмы… И всегда, ну, как видишь что-то такое… сразу сердце колотится, голова кругом, и потом все вспоминаешь без конца эту сцену, в подробностях.

- Ага… И еще книги.

- Вот-вот. У моих родителей библиотека огромная, несколько книжных шкафов от пола до потолка. Так я ее всю перерыла… искала… потом перечитывала.

- А я и сам писать пробовал. Так, ничего особенного, обрывки без конца, без начала. Только потом все рвал и выбрасывал, боялся, родители случайно наткнутся.

- Да, я тоже пыталась писать. И еще рисовала. Что-то вроде комиксов. А потом брала ножницы и резала эти рисунки на мелкие кусочки, чтобы на глаза никому не попались.

- Одно время мы играли с ребятами во дворе. В школу. С моей подачи, естественно. Мне было тогда лет одиннадцать. Учитель вооружался прутом, чтобы наказывать ленивых и непослушных. И знаешь, кто был самым плохим учеником в этой школе?

- Могу догадаться.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Виктор все никак не мог поверить своему счастью. Он не смел надеяться не то, что на понимание, но даже на простую терпимость – и вдруг такое! Как будто смотришься в зеркало.

- Слушай, Вить. А что если нам… попробовать? Как там, в фильме? Знашь, мне вообще-то давно хотелось, чтобы ты меня выпорол. Только я не решалась сказать. Боялась, ты решишь, что я ненормальная.

- И я… боялся.

Их снова разобрал смех – не то на радостях, не то от смущения. Отсмеявшись, Виктор строго посмотрел на подругу:

- А ведь ты сегодня заставила меня ждать. На сколько ты опоздала?

- На сорок минут…

Маша мгновенно вошла в роль: потупилась, вся из себя виноватая-виноватая, ни дать ни взять нашкодившая девочка-подросток.

- Ви-итенька, мне стыдно. Я больше не буду, честное слово. Ну, может, не надо меня наказывать?

- Э-э, нет. Мое терпенье иссякло. Если тебе не всыпать как следует, ты ведь не образумишься. Неси-ка сюда ремень.

Сгорбившись и волоча ноги, Маша отправилась в соседнюю комнату за карательным инструментом. Виктор быстро оглядел комнату, прикидывая, где лучше устроить экзекуцию. На кресле? На диване? Или заставить Машку нагнуться над стулом, выставив попу? Наконец, он решился и, пыхтя, выволок на середину комнаты длинный обеденный стол. Положил на него пару подушек с дивана. Оглянувшись, увидел, что Маша уже стоит у него за спиной с ремнем, переминаясь с ноги на ногу.

- Раздевайся,- бросил он, забрав у нее ремень.- Совсем.

Та-ак, теперь еще надо найти веревки. Где-то они тут были, в шкафу. Ага, вот.

Убедившись, что все необходимое под рукой, он обернулся к Маше.

- Готова? Давай, забирайся на стол, животом на подушки. Руки вытянуть вперед. Я тебя привяжу, чтоб не дергалась.

- Прости, пожалуйста,- жалобно попросила девушка.- Я, правда, больше не буду.

- Выдеру – прощу,- отрезал Виктор.- И хватит время тянуть, если не хочешь добавки.

Маша покорно вскарабкалась на стол и растянулась на животе. Виктор осторожно обмотал веревкой тонкие запястья, присел на корточки и начал возиться у ножек стола. Веревка натянулась. Маше казалось, что все ее чувства предельно обострены. Как-то особенно ярко – по-детски? по-звериному? -ощущала она твердую, холодную поверхность стола, обманчивую мягкость веревок, вкрадчиво обвивающих тело, исключая всякую возможность сопротивления, бархатистую ткань подушек под животом, острый запах кожи от новенького широкого ремня, лежащего рядом с ней на столе.

Веревка легла ей на поясницу, заставив еще больше прогнуться и выпятить зад. Никогда еще девушка не чувствовала себя такой беззащитной. И такой… соблазнительной. Она не видела Виктора, но отчетливо чувствовала на себе его взгляд, жадный, запоминающий. По ее спине пробежали мурашки – от страха ли, от желания? А может, просто в комнате холодно. Ей было жутко. Хотелось, чтобы порка скорее началась – и чтобы как можно дольше длилось это мучительно-сладкое ожидание.

Виктор закончил привязывать щиколотки, захлестнул концом веревки колени и старательно проверил все узлы. Готово. Маша судорожно сглотнула, почувствовав на ягодицах его теплую ладонь.

- Значит, так. Ты опоздала на сорок минут. За каждую минуту опоздания получишь,ну, на первый раз, по два ремня. Это сколько ж выходит?

- Восемьдесят,- выдохнула Маша. От волнения у нее кружилась голова.

Виктор не спеша взял ремень и сложил его вдвое. Но не торопился начинать порку: слишком волнующим было предвкушение, слишком упоительно было ласкать покорно подставленную девичью попку, такую беззащитную, такую нежную, эта власть опьяняла, сводила с ума.

Потом он поднял ремень. Словно в замедленном кино, он следил, как широкая полоса кожи опускается на белые полушария девушки, как они сжимаются от этого жгучего прикосновения, как розовеет кожа в месте удара. И этот звук! Шлепок ремня о голое тело показался ему оглушительным. Он видел, как Маша выгнулась и замерла, запрокинув голову, как потом, когда схлынула волна боли, девушка обессиленно распласталась на столе. Ошеломленно замер, не веря себе, не веря, что все это происходит на самом деле. И снова ударил, испытывая одновременно острую жалость и не менее острое наслаждение. Он видел, что ей больно, он почти физически ощущал эту боль – и в страхе, что Маша не вынесет этого, что попросит его остановиться, торопливо продолжал свои жестокие ласки.

- Пожалуйста… прервись,- задыхающейся скороговоркой проговорила Маша.

На мгновение ее охватил страх, что он не услышит ее, не обратит внимания. Но он опустил ремень, и она снова почувствовала его руки, теперь они казались прохладными.

- Сколько я уже получила? – спросила она, отдышавшись.

- Двадцать.

- Ты не мог бы помедленнее? И… с перерывами.

- Хорошо,- согласился он.

Ему стало стыдно: хоть он бил и не в полную силу, но все же… Наклонившись, он коснулся губами ее горячих ягодиц. Некоторое время он ласкал их, успокаивая боль, пока не почувствовал, что девушка отдохнула.

- Ну, что, следующую порцию?

- Давай,- сказала она чуть слышно и отвернулась, увидев, что он заносит руку.

Хлопки ремня доносились до девушки словно откуда-то издалека. Боль вскипала в ней при каждом ударе, нарастала, резкая, почти нестерпимая, и требовала выхода. Маше хотелось выплеснуть ее, выплюнуть с криком, но крик застрял где-то глубоко и не шел из горла. И она застывала, сжав кулаки, запрокинув голову, изогнувшись, зажмурив глаза, захлебываясь собственным дыханием. Боль стихала почти сразу, и девушка расслаблялась, распластывалась на столе, с ужасом и вожделением ожидая следующего удара.

- Сорок,- Виктор почти отбросил ремень и вновь принялся гладить ее побагровевшие ягодицы.- Знаешь, я бы, пожалуй, продолжил рукой. А то жалко мне тебя, да и следы, неровен час, останутся.

- Да, мне, пожалуй, хватит на сегодня острых ощущений. Думаю, рукой сильно не отшлепаешь… Ай!

Он шлепнул ее без предупреждения и довольно крепко. Несколько быстрых хлопков по одной половинке, потом по другой. Переносить это было гораздо легче, Маша приободрилась и подняла голову.

- Вить, я обещаю не опаздывать больше, чем на полчаса.

Шлепки стали энергичнее.

- Ой! Ну, на двадцать минут.

- Ах, так! Вот тебе за такие обещания!

- На пятнадцать,- задыхаясь, выкрикивала она.- О-ох! На десять!

- Я тебе дам - на десять!

- На пять! – Маше не хотелось сдавать позиции слишком быстро.

- Я сейчас снова ремень возьму.

- На четыре! Ах-х! На три-и! На две, на две! Только не надо ремнем!

- Я тебе еще горячих добавлю за несговорчивость.

- На одну минуту!

- Так, пять ремней ты уже заработала.

- Ай, не надо! Я буду приходить вовремя!

- То-то же. А вот это тебе для профилактики.

- Ой! Ты не забыл сделать перерыв?

- Перерыв ты не заслужила, в другой раз не будешь дразниться.

Маша замолчала, покорившись судьбе и лишь слегка поводя задом при каждом шлепке.

- Все. Восемьдесят. Всю руку об твою задницу отбил. Итак, что ты сегодня усвоила?

- Буду приходить вовремя,- с готовностью ответила Маша.- Всегда.

- Умница. А теперь обещанные пять ремней. Для закрепления, так сказать, материала.

- Попа не резиновая,- проворчала Маша.- Тебе бы так всыпать.

- А я не опаздываю,- усмехнулся Виктор.

Последние пять ударов он все же нанес послабее. Потом отложил ремень и начал распутывать веревки.

Маша сползла со стола, попеременно растирая то попку, то запястья, на которых остались рельефные отпечатки веревок.

- Знаешь,- сказала она немного погодя, уже одевшись и сидя рядом с ним на диване,- а мне понравилось. Надо будет как-нибудь повторить.

- Да хоть завтра,- живо подхватил Виктор.

- Нет,- задумчиво ответила девушка.- Попе тоже отдых требуется. Хотя знаешь что?

- Что?

В Машиных глазах заиграли лукавые искорки.

- У нас ведь есть и другая попа.